К годовщине Февральского переворота

Участники февральского переворота 1917 года не раз признавали, что к тому февралю у них существовал план заговора, который, судя по их изложению, во многих деталях совпал с событиями переворота. Вспоминая о плане, заговорщики предпочитали преуменьшать свою роль и утверждали, что революция была стихийной.

Однако данные Петроградского Охранного отделения указывали на такую основательность подготовки переворота, что впоследствии по этим данным ген.К.И.Глобачев прямо заявил, что февральская революция была результатом заговора.

Впоследствии исследователи (в частности, С.П.Мельгунов) попытались объединить обе версии: революция-де началась неожиданно для всех, а с ее началом заговорщики вспомнили про старый план и постарались его осуществить.

Однако сам план, насколько его можно восстановить по рассказам его участников и другим данным, — весомый аргумент в пользу версии об искусственном возникновении революции. План был серьезным, и слухи, которые о нем ходили перед его непосредственным осуществлением, лишь отчасти отражали его сущность.

Заговор создался не за день или месяц. Главный его автор и вдохновитель шел к нему одиннадцать лет. Еще в 1906 г., после встречи с Императором, А.И.Гучков пришел к неожиданному выводу: «мы идем навстречу еще более тяжелым потрясениям». Тогда ему хотелось «просто отойти в сторону». Но еще в те годы он стал говорить о «coup d’?tat» — о государственном перевороте.

В последующие несколько лет внимание Гучкова временно заняла работа в Государственной думе. Но в 1911 г. после убийства Столыпина у Гучкова, как потом он вспоминал, возникло «недружелюбное чувство» по отношению к Императору Николаю II.

В начале 1913 г. Гучков на собрании, устроенном в его петербургской квартире, сообщил о военном перевороте в Сербии. Обсуждение перешло к перевороту в России. При этом один из участников собрания сказал, что «назревает партия переворота».

Через несколько месяцев на совещании своей партии в Петербурге Гучков продекларировал принцип, которым руководствовался в последующие четыре года: «отстаивать монархию против монарха».

Когда в 1914 г. началась война, Гучков писал: «Начинается расплата».

В следующем году, в дни «великого отступления», Гучков создал Военно-промышленные комитеты, организацию, официальной задачей которой была помощь в снабжении армии снаряжением, однако на деле комитеты оказались инструментом подготовки переворота.

Впрочем, Гучков, вероятно, до конца жизни продолжал бы только «платонически сочувствовать» перевороту и ничего не предпринимать, если бы однажды в его доме не появился лидер российского масонства Н.В.Некрасов. Вдвоем они стали «инициаторами» плана: «дворцовый переворот, в результате которого Государь был бы вынужден подписать отречение с передачей престола законному Наследнику». Вскоре к заговору присоединился еще один масон — М.И.Терещенко, и, как вспоминал Гучков, «наша тройка приступила к детальной разработке этого плана».

Содержание плана сами его авторы впоследствии раскрыли достаточно подробно. Сущность его сводилась к захвату Императорского поезда на пути между Ставкой и Царским Селом, отречению Императора и аресту правительства. Известны два рассказа на эту тему самого Гучкова (1917 и 1932 гг.). Другие детали можно найти в показаниях Некрасова (1921 и 1939 гг.). Общий план переворота тот или иной заговорщик еще до начала событий не раз сообщал кому-нибудь из общественных деятелей, пытаясь найти единомышленников.

Несмотря на правило Гучкова «вводить в заговор необходимый минимум», к  участию в подготовке переворота привлекались новые люди. Судя по всему, в заговор были посвящены председатель Государственной думы М.В.Родзянко и руководитель Союза земств и городов кн.Г.Е.Львов. Сам Гучков долго пытался привлечь на свою сторону начальника штаба Верховного главнокомандующего ген.М.В.Алексеева. Львов пошел дальше и буквально предложил престол Великому Князю Николаю Николаевичу.  По мемуарной литературе известны попытки завербовать многих менее влиятельных лиц.

Такой образ действий заговорщиков привел к тому, что через несколько месяцев, как вспоминал ген.А.И.Спиридович, Петроград «кипел» «всякими сенсационными слухами». По другому свидетельству, «обычным припевом» Гучкова было мнение о необходимости отречения царствующего Императора, причем «он с поистине изумительной откровенностью провозглашал это мнение в каждой гостиной». «Настолько Гучков своего проекта не скрывал, что остается только удивиться тому, что он не был своевременно арестован».

Заговорщики не были арестованы, видимо, по следующей причине. Они располагали двумя инструментами для подготовки своего переворота: это общественные организации (Военно-промышленные комитеты, Земгор) и масонские ложи. О русских масонских ложах правительство почти ничего не знало, а остальные организации все-таки вносили свой вклад в дело снабжения армии и помощи раненым. Император придерживался мнения, что «во время войны общественные организации трогать нельзя».

Если иметь в виду, что по масонской линии у заговорщиков была связь с левыми до большевиков включительно, а через Военно-промышленные комитеты — с рабочими в обеих столицах и в Киеве, — станет понятным, насколько значителен мог быть этот заговор. Едва ли никому из организаторов переворота не пришла в голову мысль воспользоваться этими связями для организации забастовок.

О том, как в действительности были организованы петроградские уличные беспорядки в феврале 1917 года, сейчас судить сложно. Дело в том, что доклады Петроградского Охранного отделения о подготовке к перевороту силами Центрального военно-промышленного комитета стали настолько красноречивы, что 27 января рабочая группа комитета была арестована. Но заговорщиков это не остановило — заседания рабочих в комитете продолжались, — зато охранное отделение потеряло своих информаторов из рабочей группы.

Что касается сроков, то переворот несколько раз откладывался. Сначала, по-видимому, дожидались возвращения в Петроград главного идеолога заговора — Гучкова, затем — созыва Думы, не случайно откладывавшегося правительством. Впоследствии Гучков говорил, что переворот назначался на март-апрель 1917 года. Однако его товарищи по заговору были откровеннее. В Екатеринославе, где было имение Родзянко, из его, Родзянко, дома шли слухи, что на 6 декабря 1916 года намечено отречение Императора. В начале 1917 года в Киеве Терещенко заявил, что переворот, при котором предполагается добиться отречения, назначен на 8 февраля.

За неделю до революции Родзянко, если верить воспоминаниям Г.А.Шечкова, сказал ему: «Если Россия получит желанную победу из рук императора Николая, то власть его укрепится навсегда, поэтому накануне решительной и верной победы Дума должна спешить отнять у Государя власть, чтобы в России создалось впечатление, как будто победа дарована Думой». Схожую мысль как-то выразил Керенский: «Поймите, наконец, что револю­ция может удастся только сейчас, во время войны, когда народ вооружен, и момент может быть упущен навсегда».

Это очень важное указание на сроки переворота: он должен был совершиться до весеннего наступления на фронте, которое могло бы завершить войну победой. Правда, Гучков потом уверял, что как раз и делал переворот, потому что со старой властью победить было невозможно. Но это его оправдание психологически вполне понятно.

Труднее понять, как же в конце концов случился переворот. Беспорядки в Петрограде, вызванные якобы недостатком хлеба, начальник Петроградского охранного отделения ген.Глобачев объясняет тем, что через Центральный военно-промышленный комитет «в рабочие массы были брошены политические лозунги и был пущен слух о надвигающемся якобы голоде и отсутствии хлеба в столице». «Тыловой солдатский бунт произошел не без участия думских ораторов, объезжавших казармы (“было это или не было” — А.Ф.Керенский знает доподлинно)», — писал потом И.И.Тхоржевский.

В дальнейшем заговорщики обычно настаивали на том, что февральские беспорядки начались стихийно. Тон задал сам Гучков через несколько дней после переворота, сказав в своей речи, что «этот переворот является не результатом какого-то умного и хитрого заговора, какого-то комплекта, работы каких-то замаскированных заговорщиков».  И даже: «Не людьми этот переворот сделан и, поэтому, не людьми может он быть разрушен».

Такие уверения со стороны Гучкова сами по себе подозрительны, а тем более трудно им верить, зная основательность подготовки переворота, – вплоть до того, что Некрасов заранее изучал устройство телефонной станции, чтобы удобнее было раздавать из Таврического дворца приказы своим «представителям».

Весной 1917 года Гучков в кругу друзей сказал: «Надвигалась революция, и она грянула. Между прочим… по моей вине. Я хочу, чтобы вы об этом знали». Но тут же добавил, описав кратко свой план, что «к сожалению, революция предупредила нас».

Впоследствии заговорщики крайне неохотно соглашались рассказывать о своем плане. Основные источники, откуда сейчас можно узнать об их заговоре, — это показания, данные ими следователям по различным случаям. Там чаще всего излагалась версия о стихийной революции.

Мемуары же Гучков так и не написал. Когда Б.И.Николаевский составил было для него план воспоминаний, в котором был «вехами намечен весь жизненный путь Гучкова», этот план Гучкова «испугал», поскольку его роль «вырисовывалась как чересчур революционная».

Впрочем, и в том виде, в котором заговор нам известен по немногим свидетельствам, его внимательный анализ позволяет пролить свет на целый ряд вопросов. В том числе – на очень важный вопрос об участии в заговоре генералов Н.В.Рузского и М.В.Алексеева.

Первоначальный план Гучкова, как уже говорилось, предполагал захват Императорского поезда на пути между Царским Селом и Ставкой. Главный автор этого плана очень четко потом объяснил, почему был выбран именно этот вариант. Арест Императора в Его резиденции привел бы к кровопролитию. Что до ареста в Ставке, то «это требовало если не прямого участия, то во всяком случае некоторого попустительства со стороны высших чинов командования», а Гучкову и его друзьям «не хотелось вводить этих лиц в состав заговора… мы не хотели, чтобы эти лица, которые после переворота будут возглавлять русскую армию, чтобы они участвовали в самом перевороте».

Судя по этому объяснению, ни начальника штаба Верховного главнокомандующего ген.Алексеева, ни замещавшего его свыше трех месяцев ген.Гурко Гучков в свой заговор не посвящал. Правда, сами заговорщики иногда говорили, что Алексеев присоединился к ним, — но эти заявления вполне могли быть сделаны для придания плану большей убедительности, поскольку генерал пользовался всеобщим уважением.

Что до факта переписки между Гучковым и Алексеевым, на который часто ссылаются, то он тоже крайне сомнителен. Гучков сам признавал, что писал Алексееву, но не ожидал и не получал ответов. И недаром говорил о «корректности» генерала. Алексеев на прямой вопрос Императора также отрицал факт переписки.

Впоследствии Гучков писал: «никого из крупных военных к заговору привлечь не удалось». Это косвенно подтверждает и сам план. Если бы Алексеев был на стороне заговорщиков, то план переворота едва ли заключал бы в себе пункт о захвате Императора в Его поезде на одной из железнодорожных станций. Достаточно было бы просто дождаться приезда Императора в Ставку и прислать к Нему Алексеева с проектом акта об отречении.

Таким же образом можно предположить, что и главнокомандующий Северным фронтом ген.Рузский не был посвящен в заговор. Иначе план переворота начинался бы с того, чтобы заманить Императора в Псков, в руки Рузского. Но в плане этого нет. Заговорщики заранее готовили группу для захвата поезда среди запасных гвардейских частей, расположенных в так называемых Аракчеевских казармах Новгородской губернии. Потому и поезд нужно было остановить поближе к этим казармам, а не в Пскове.

Для осуществления плана, изложенного Гучковым, «крупные военные» вообще не нужны. Как он сам говорил, «мы высоко не шли», не выше командиров полков. Безусловно, главнокомандующий Северным фронтом был бы украшением заговора, но попытка изложить ему план переворота вполне могла закончиться арестом Гучкова и его единомышленников.

В конце концов Гучков все-таки раскрыл Рузскому свой план. Но это произошло уже после переворота. Узнав о заговоре, Рузский воскликнул: «ах, Александр Иванович, что же вы раньше мне этого не сказали, я бы стал на вашу сторону». А Гучков подумал: «голубчик, если бы я раскрыл план, то ты нажал бы кнопку, пришел бы адъютант и ты сказал бы – арестовать».

Когда же попытка заговорщиков задержать Императорский поезд не удалась, и 1 марта 1917 года Государь приехал в Псков, то заговорщикам оставалось только импровизировать на ходу. Поэтому, вероятно, они не отпустили к Государю Родзянко. Недалекий, но, в общем, довольно добродушный председатель Думы в таких сложных условиях уже не справился бы с задачей получить отречение Императора. В Псков поехал сам Гучков.

В тот час, когда Гучков в сопровождении В.В.Шульгина выезжал с Варшавского вокзала, ген.Рузский в Пскове как раз добился согласия Государя отречься от престола. Эта несогласованность действий – одно из лучших доказательств того, что Рузский не был посвящен в планы заговорщиков.

Когда же Гучков приехал к Императору в Псков, чтобы привести в действие свой план отречения, он с удивлением обнаружил, что отречения – по первому запросу Родзянко – уже добились генералы, которые совершенно не были в курсе заговора. И «прирожденному заговорщику» после короткой беседы оставалось только расписаться в получении Высочайшего манифеста об отказе от престола и исполнить роль фельдъегеря, отвезя в Петроград никому там не нужный оригинал этого манифеста.

Конечно, с трудом верится, чтобы вот так экспромтом Рузский, Алексеев и другие генералы примкнули к заговору. Часто даже говорят о «революции генерал-адъютантов», предполагая их предварительный сговор. Ведь если они были заранее посвящены в план переворота, то значит им понадобилось несколько лет, чтобы свыкнуться с мыслью об отречении царствующего Императора. А иначе выходит, что деградация Рузского как монархиста (от требования ответственного министерства до требования отречения) заняла менее шестнадцати часов, а Алексеева – менее одиннадцати. А ведь у самого Гучкова подобная эволюция заняла одиннадцать лет!

Но, к сожалению, время было такое, что ничего невероятного в молниеносной деградации генерал-адъютантов нет. В последние месяцы перед переворотом, по свидетельству современника, «о возможности отречения задумывались лица, стоящие совершенно вне политических интриг, и притом ярые монархисты».

Ведь даже автор «Монархической государственности» Лев Тихомиров поверил в сплетни о «всесильном Распутине», о «безусловном подчинении Царя его Супруге» и прочую чепуху в том же роде. После же переворота он записал в дневнике, что «очень изгадился прежний строй и принял какой-то анти-национальный характер», потом явился в милицию и дал подписку, что признает Временное правительство и будет ему повиноваться. За что и получил прозвание «дважды ренегата» (первый раз – когда из народовольцев стал монархистом). Но приходится сказать, что среди известных монархистов того времени он был не одинок в этих чувствах.

Характерное мнение о причинах, побудивших Государя подписать-таки манифест об отречении, выразил ген.Спиридович, анализируя разговор Рузского с Государем в ночь на 2 марта 1917 года: «Государь был побежден. Рузский сломил измученного, издерганного морально Государя, не находив­шего в те дни около себя серьезной поддержки.

Государь сдал морально. Он уступил силе, напористо­сти, грубости, дошедшей один момент до топания ногами и до стучания рукою по столу».

Это сочувственный, но очень примитивный взгляд. Во-первых, Государь не уступал никакому стучанию рукой. По поводу слуха, что ген.Рузский стукнул кулаком по столу перед Государем и потребовал наконец решиться на отречение, один из флигель-адъютантов, хорошо знавший Государя и сопровождавший Его в той последней поездке, написал очень подробно, что «подобной дерзости ему (Рузскому) не позволил бы сам Государь, в каком бы угнетенном состоянии Его Величество в то время не находился». Скорее всего, по мнению этого флигель-адъютанта, Рузский просто жестикулировал во время своих докладов по адресу «отдельных лиц управления» и ген.Алексеева.

И, главное, Государь не «сдал морально». «Сдали морально» Его генерал-адъютанты, «сдали» очень многие монархисты, «сдали» министры, «сдал» председатель Государственной думы. Государь же на это сказал, что «не хочет никому мешать».

Тот же Л.А.Тихомиров 10 сентября 1915 года пророчески записал в дневнике: «Я бы на его (Государя) месте – объявил им, что с такими подданными жить не могу, отказываюсь от престола и назначаю регентом Николая Николаевича, и оповестил бы это Манифестом».

Не монарх, а Его подданные ответственны как за февральский переворот, так и за отречение Императора Николая II от престола.

Наша страна. Март 2009 г.